Лампочка на ветке.

Продолжаю показывать давно вышитое, но так и не показанное.

Мой любимый Милл Хилл.

Mill Hill Jeweled Pear, 2014 года. Оригинальный набор: ниточки ДМС, перфорированная бумага, бисер Милл Хилл.

Набор для меня достаточно значимый, потому что именно с него началась моя любовь к Милл Хиллу. А произошло это благодаря блогу Александрины. Спасибо ей за это )))

Вышивала грушу еще весной, для участия в одном конкурсе. Поэтому и не показывала так долго. Хотя конкурс уже давно прошел, а я только собралась. Вот она, моя красавица.

А в придачу - немного яблочек и груш с дачи.

А это слива:

Еще много ежевики будет:

И сказка - Про черную птичку, блестящее семечко и молодую грушу. 

Черная птичка с черным клювом и с желтыми лапками, не очень большая и не очень маленькая, подлетела к старому грушевому дереву.
Дереву было сто лет и один год. Плоды с него собрали еще летом. Осталась только одна желтая груша — она пряталась в листве, словно щегол.
Черная птичка запрыгала с ветки на ветку, повернулась в одну сторону, в другую. Наконец, она заметила желтую грушу и очень обрадовалась. Она стала клевать сладкий плод. Светлые капли сока потекли по перьям. Птичка отряхнулась, взяла в клюв кусочек груши и полетела к грабовой роще. Черная птичка села на камень и положила перед собой кусочек груши и принялась быстро и ловко клевать вкусную мякоть.
Блестящее коричневое семечко выпало на камень и скользнуло в ямку, — след, который оставило в мягкой земле копыто какого-то лесного жителя. След был глубокий, после дождей в нем застаивалась вода.
Птичка то ли не заметила семечко, то ли не обратила на него внимания...

*

А блестящее коричневое семечко так и осталось лежать в ямке. К вечеру на рощу пролился тихий дождик.
Ямка наполнилась водой, листвой, землей, маленькое семечко под толстым покровом притихло и затаилось.
Пришла долгая, долгая зима, укрыла рощу снежным покрывалом.
Исхудавшая белка спустилась по стволу на землю к тому месту, где осенью упало в ямку коричневое семечко.
Белка продрогла и проголодалась. Белка опустилась вниз, обнюхала землю и стала разрывать снег, поднимая фонтанчики снежной пыли... Семечка она так и не нашла. Оно осталось в ямке под толстым снежным одеялом, в тепле, в мягкой постельке.

*

Теплым днем на том месте, где осенью блестящее коричневое семечко упало в ямку от большого копыта, из-под мягкой земли, из-под прелой листвы, пробился к свету молодой побег.
Ах, как хорошо началась жизнь молодой грушки на опушке грабовой рощи ранней весной! Добрый старый ветер стал прилетать и шелестеть в ее кроне с утра и до вечера, и сто молодых ветров играли в ее ветвях на ста серебряных дудках...

*

Однажды рано утром закуковала кукушка на ветке старого бука — разбудила горы. Проснулся добрый, старый ветер, потянулся от одной опушки леса до другой, глубоко вздохнул. Начал спускаться с гор по папортнику и зеленой герани к рощице, где росла молодая грушка. В небе сияло золотое солнце.
Согрелись ветви груши, раскрылись густые гроздья бутонов. Молодая груша покрылась белыми цветами, стала похожа на облачко. Тогда груша поняла, что она красавица. Осмотрела рощу — нигде вокруг не видно деревца в таком красивом наряде. И так ей стало радостно, что захотелось заговорить.
В этом нет ничего удивительного. Все деревья, цветы, травы, птицы, букашки, пчелки, муравьи испокон веку умеют говорить — каждый на своем языке. Понимают они друг друга или нет, я не знаю. Но добрый старый ветер понимает их. Он останавливается возле каждого, слушает, кто о чем говорит, о чем мечтает, чего боится. Иногда прошепчет ласковое слово, а то укорит или даст мудрый совет. Все знают его, любят и побаиваются. Когда ветер разгневается и начнет бушевать — удержу ему нет.
Молодой грушке захотелось говорить, и она заговорила.
Ветер послушал ее, шепнул ласковое слово, погладил — понял деревце.
Грушка сказала ветру, что хочет вырасти еще выше, выше рощи, чтобы все, и прежде всего солнце, увидели, как она красива; что она хочет стать еще наряднее, хочет, чтобы на ней расцвели белые цветы, такие, каких нигде на свете больше нет. И чтобы эти цветы светили днем и ночью, как звезды. Ярче, больше, сильнее звезд; чтобы все дивились, радовались ей, любили ее, чтобы краше нее не было во всей роще, во всех горах, на всей земле, от востока до запада, от севера до юга...
Добрый старый ветер решил выполнить желание груши. Поднялся над рощей — на локоть, на два локтя, на сто локтей. Посмотрел в одну сторону, в другую. Пошел гулять от одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих гор. Поползли тут серые туманы да черные тучи. Потянуло холодом. Листья зашумели. Птицы смолкли. Букашки попрятались под листвой. И пошел дождь. Он шел день и ночь, роща отсырела, как губка, намокли птичьи крылья, промокли букашки, одним муравьям было сухо — они сидели в муравьиных домиках из сухих иголок.
А как же груша?
Ее ветки поникли от дождя, цветы закрылись, съежились. Испугалась груша, заплакала. С цветов, листьев, с веток потекли крупные слезы: одна... две... тысяча...
— Что же теперь будет со мной! — плакала груша.
— Где мой белый наряд? Я вся промокла!
А слезы текли ручьями по блестящей коре, сбегали к корням, уходили в землю.
— Ох, я скоро захлебнусь! Пропала я, пропала моя красота! — горевала молодая груша.
На ее ветке пряталась от дождя голубая синичка. Жалко стало синичке грушу.
— Тинь-тинь-тинь! Чего плачешь, чего плачешь?
— Погибаю, синичка! Как мне жить без наряда, без красоты? Лучше умереть, лучше покинуть жестокий мир...
Добрый старый ветер был поблизости, он гулял по роще, бродил по мокрым травам, по намокшим мхам. Ветер услышал жалобы груши. Улыбнулся и сказал самому себе:
— Молодо-зелено... всего боится, даже собственной тени!
Потянулся добрый старый ветер — от одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих гор. Начал дуть во всю мочь, разогнал тучи. Убежали они за Зеленые горы, за Синие горы. Показалось чистое небо — высокое, голубое-голубое — голубее и глубже горного озера. Солнце согрело горы, рощицу, молодую грушу. Стало тепло. В лесу запели птицы.
— Как хорошо! — засмеялась сквозь слезы молодая груша. — Как светло, как тепло!
Ее бутоны раскрылись. Крупные белые цветы засверкали на солнце — они были светлее звезд, крупнее звезд, как и хотела груша. Ее белая крона поднялась выше рощи. Посмотрела груша вверх, посмотрела вниз. Поглядела на солнце. Ах, как она выросла — на целую пядь, на целые две пяди!
— Что это? — воскликнула молодая груша. — Я стала выше и красивее. От одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих гор нет дерева краше меня! На всей земле нет меня краше!
А старый добрый ветер, довольный, что порадовал молодую грушу, снова зашелестел в ее белой кроне, а с гор спустились сто молодых ветров, зашептались с ее цветами, заиграли во сто серебряных дудок с медовыми голосами...

*

Однажды ранним погожим утром добрый старый ветер и сто молодых ветров отнесли сладкий запах цветущей груши на пасеку.
И тут случилось чудо!
От одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих потянулись к грушке пчелы, жучки и букашки...
Не успела грушка опомниться, как они окружили ее со всех сторон. Стали порхать с ветки на ветку, с цветка на цветок. Запели, зажужжали тысячью одним золотым веретеном.
— Что теперь со мной будет? — испугалась молодая груша. — Ох, пропала моя красота, пропал мой белый наряд! Где ты, милая синичка, помоги мне!
— Тинь-тинь-тинь! Я здесь, — подала голос синичка. — Я здесь и меня нет!.. Я лечу в лес высиживать двенадцать птенцов. Недосуг мне, милое деревце! Ты меня жди. Ничего плохого с тобой не случится!
— Ты поможешь мне!.. Но когда? Когда все мои цветы будут съедены. Ах, я этого не переживу! Конец свету!
Но свет не погиб, букашки, жучки и пчелы не испортили белый наряд грушки. Они прилетали на заре, пили сладкий нектар из цветов, жужжали серебряными веретенами и улетали поздно вечером. И молодая груша успокоилась. «Синичка была права, — думала она, засыпая, — ничего плохого со мной не случилось».
Но беда все же пришла, и нагрянула неизвестно откуда.
— Погибаю! — безутешно зарыдала молодая груша однажды утром. — Испортили-таки мой белый наряд эти противные пчелы, мушки и жучки. Кто теперь меня станет любить, такую уродливую.
А случилось вот что.
Цветы опылились, их белые лепестки все до одного опали. Земля вокруг побелела, словно ночью выпал снег. На нее капали крупные слезы несчастной груши: одна... две... тысяча.
Добрый старый ветер дремал на самой высокой горной вершине. До него донеслись жалобы груши. Поглядел он наверх, поглядел вниз. Пошевелил бровями. Зевнул, потягиваясь.
— Хорошо же я спал, — сказал он себе, — теперь и за работу пора приниматься.
Сойка, чистившая клювом перышки, испугалась. Закричала, застрекотала и полетела в лес — рассказать диким зверям, что с гор спускаются сто драконов.
А добрый старый ветер начал спускаться по козьим тропам, по папортникам, по лесным полянам. По пути он прихватил с собой запах дикой герани и соснового бора. Качнул верхушки деревьев. Долетел и до грабовой рощи, до грушки. Привел с собой темные облака и стал дуть во всю мочь.
Как снежинки разлетелись во все стороны белые лепестки. Припудрили траву возле рощицы. А из облаков пролился дождь. Он шел день и ночь и на другой день — до полудня. Повсюду текли ручейки, унося с собой белые лепестки, кружа их в водоворотах...
А молодая грушка горько плакала. Она всю ночь не сомкнула глаз. Ни одного цветочка не осталось в ее кроне. Только зеленели молодые листочки, и бисером сверкали на них грушкины слезы.
На другой день добрый старый ветер разогнал облака, и от одного конца гор до другого, от Зеленых гор до Синих поднялась дугой блестящая семицветная радуга. Опустилась до земли — испить воды из реки.
Солнце согрело горы, рощицу, молодую грушу. И... случилось второе чудо.
Там, где раньше были гроздья бутонов, несмело выглядывали из-под молодых листочков груши крохотные плоды.
— Ах, какие сережки у меня выросли! — радостно воскликнула молодая грушка. — На каждой веточке по две, по три...
Их было гораздо больше, но груша умела считать только до трех. — Но ведь это же мои детки! —- вдруг догадалась грушка, вся трепеща от счастья.
— Ах, какие они крохотные, — зашептала молодая мать. — Если бы они были чуточку больше, хоть... с тыковку...
Старый добрый ветер улыбнулся себе в усы. Видно, он что-то задумал, но ничего не сказал. Прогнал последние облака за Зеленые горы, за Синие горы.

*

Прошел день, прошла ночь. Прошло два дня, неделя. И молодая груша заметила, что ее детки становятся с каждым днем все больше.
— Пусть растут, пусть вырастут большими! — радовалась грушка. — Большими и красивыми — как белощекие щеглы, как желтогрудые синички. И еще больше, как... тыковки!
А добрый старый ветер, отец ста молодых ветров, приводил и разгонял облака. Шли дожди, грело солнце — от одного конца гор до другого, над Зелеными горами и над Синими. И над грабовой рощицей, на опушке которого росло наше грушевое деревце. Плоды на его ветках наливались соком. Легкий румянец окрасил их щечки...
И тогда снова грянула беда!
Выросли грушки — как птички. Еще больше... как тыковки. Одна, две, три... много — целая тысяча желтых груш с румянцем во весь бочок!
Под их тяжестью сгорбилась молодая мать. Пригнула ветви до самой земли. Тревожно билось ее сердце, но она не плакала, не жаловалась.
Однажды ранним утром, когда добрый старый ветер спускался с гор, а сто молодых ветров полетели дальше, чтоб нести миру радость, что-то треснуло. Молодую мать пронзила острая боль, словно по ней ударили топором. Большая ветвь обломилась под тяжестью плодов и висела на ниточке, касаясь росистой травы зелеными листочками.
— Я пропала! Погибли мои детки! — испуганно ахнула молодая груша. — Спина моя согнулась, отломилась рука... Теперь мне конец! Ничего не останется от меня и моих деток! Куда мне податься, к кому обратиться за помощью?
А старый добрый ветер словно бы и не слышал жалоб молодой груши. Он гулял себе по высоким вершинам да глубоким долам. Раскачивал верхушки деревьев. Нырял в папортники и ворошил малинники. Повсюду он разносил запах зеленой герани, аромат донника и тысячелистника, спелой малины...
Долетел и до излучины реки.
Там, на полянке, дети из летнего лагеря играли в чехарду. Они пускали по воде бумажные кораблики, строили песчаные замки.
Дети почувствовали запах спелой малины. Забросили кораблики. Оставили недостроенными замки. Схватили корзинки и помчались в лес, откуда шел аромат малины.
И тогда случилось третье чудо.
Те, кто первыми добежали до грабовой рощи, увидели согнувшуюся до земли молодую грушу. Ветви ее, усеянные плодами, касались земли.
— Эгей! Эй-эй! Сюда! К нам! — закричали дети. — Посмотрите, какая здесь груша растет, какие плоды прячутся под листьями — желтые, словно щеглы!
Молодая груша и опомниться не успела, как проворные детские руки оборвали с нее все плоды. Наполнили доверху корзинки, набили карманы, пазухи. Уж очень сладкими были эти груши, сладкими и сочными. Со всех сторон тянулись к ним загорелые, исцарапанные, испачканные малиновым соком детские руки. Дети хватали спелые груши, вонзали зубы в сочную мякоть. И так же, как налетели стаей, умчались. Улетели, как птички, на заливной луг. И сломанную ветку с собой унесли.
Легко стало дышать молодой груше, она снова выпрямилась — стройная, красивая, как юная девушка. Зашумела кудрявой листвой. И только одна желтая грушка пряталась на ее верхушке.
Молодая мать не знала, что делать — плакать или радоваться? Она впервые видела так много веселых детских лиц. Так много темных и русых головок. С глазами, как звезды. С щеками и губами, словно спелая малина. С чистыми и звонкими, как у птиц, голосами. Дети ей понравились. Она полюбила их больше птиц. Больше голубых синичек и белощеких щеглов. Вздохнула всем сердцем.
— Как хорошо!
Тогда из лесу прилетела черная птичка с желтым клювом и желтыми лапками. Не очень большая и не очень маленькая. Она села на молодую грушу. Повернулась в одну сторону, в другую. Растопырила хвос-тик-метелку. Заметила в ветвях молодой груши спелый плод и начала клевать ее сочную мякоть.
Может, молодой матери стало грустно. Может, сжалось у нее сердце при мысли о судьбе единственной грушки. Она уронила крупную слезу. Слеза упала черной птичке на спину. Птичка отряхнулась — она не любила слез! — взяла сладкий кусочек груши и улетела.
И снова упало на землю блестящее коричневое семечко. Скользнуло в ямку, вымытую по весне ручейком, и затаилось там в мягкой постели из прелых листьев. Спряталось от чужих глаз.
Пробьется ли из него к свету новый побег или же это семечко отыщет голодная белка?
Трудно сказать.
Из леса прилетел старый добрый ветер, спустились с гор сто молодых ветров. Зашептались с кронами деревьев, с зелеными травами, заиграли на ста серебряных дудках...

День подходил к концу, птицы укрылись в своих гнездах, два маленьких зайчика притаились в колючем кустарнике. Уснула, наконец, и груша.
И приснился ей прекрасный сон. Она видела свои сто одну весну, сто одно лето и сто одну осень.
Каждой весной она убиралась белыми цветами, которые светили как звезды, днем и ночью. Ярче, больше, сильнее звезд! Видела и своих деток — они выросли, стали как желтогрудые синички, как белощекие щеглы. Как... тыковки. Смуглые детские руки, исцарапанные, испачканные соком лесной малины, тянулись к ней. Они были ее самыми лучшими друзьями!
— Жизни нет конца! Она продолжается вечно, — шептала во сне молодая груша. — Мир так прекрасен!